Без отсебятины: питерский актер Владимир Борисов призывает не вмешиваться в смыслы Шукшина

Театральный фестиваль «Здравствуйте, люди!», приуроченный к 90-летнему юбилею Василия Шукшина, завершился, а на Алтай все везут постановки по его произведениям. Так, за последнюю неделю барнаульская публика дважды увидела моноспектакль «Пять рассказов Шукшина» петербургского актера Владимира Борисова.

Театр стал основной работой для Владимира Борисова, как актер вышел на пенсию. До этого он совмещал творчество с основной деятельностью инженера.
Фото Юлии Неволиной

Стол с гранеными стаканами и черным хлебом, два стула и напольная вешалка – это все декорации, что зрители увидели на сцене теARTральной площадки «Спичка» за два часа спектакля. Артистов тоже было двое. Один из них – баянист Александр Романов – выражал эмоции музыкой, а второй – Владимир Борисов говорил за всех, даже за автора. На метаморфозы из одного героя в другого у него уходило меньше секунды. Все они взаимодействовали друг с другом, эмоционировали. Перепутать их между собой было невозможно – так сильно они отличались голосом, говором, привычками, манерами. Сыграл Владимир Борисов просто, глубоко и пронзительно. Без пафоса и лишних деталей. В камерной обстановке пространства казалось, что мы подслушиваем, подсматриваем чужую жизнь. Глядим в замочную скважину и боимся, что нас заметят.

— Я родился в Мурманске. Живу в Выборге. В Санкт-Петербурге чаще всего появляюсь дежурным образом: спектакль есть – выехал, отыграл, вернулся, – рассказывает Владимир Николаевич. – Почему называюсь петербургским? Играю в основном там. Чаще всего в арт-подвале «Бродячая собака» – в свое время здесь собирался весь Серебряный век: Белый, Городецкий, Чуковский, Мандельштам, Ахматова, Цветаева…

Читать Шукшина со сцены (я им стал увлекаться, как только он начал печататься в журналах) меня подтолкнул режиссер выборгского народного театра. Сначала порекомендовал поучаствовать в конкурсах чтецов. Поверил в меня и дал ценную установку. Я, как и многие другие, читал, обращаясь выше голов, куда-то в эмпиреи. Режиссер послушал меня впервые и говорит: «Ты кому читаешь?». Я растерялся. «Мне. Вот на меня и смотри». Этому было трудно научиться – лицо человека живет. Если зрителю скучно, ты это увидишь и, очень может быть, провалишь все чтение. С трудом, но научился читать, глядя в глаза своему слушателю. Теперь раздражаюсь, когда не вижу зрителя. Он мне нужен.

Этот спектакль (в его основе «Волки», «Как помирал старик», «Суд», «Жена мужа в Париж провожала» и «Дядя Ермолай»), собирался по деталям: реквизит, мелодии сопровождения, и сами рассказы появились не вдруг. Чем отличается постановка? Здесь нет новаторства, только шукшинский текст, практически без купюр. Можете слушать с книгой в руках. Смотрел много инсценировок по Шукшину. И мне не нравится, когда идет отсебятина. Это не Шукшин уже. Почему-то многие считают себя вправе дополнить, развить, вроде бы сказать по-своему, но выдать за слова автора, прикрываясь отговоркой «по мотивам».

На постановке «Жена мужа в Париж провожала» что в Москве, что в Ленинграде слышал хохот. Как же нужно поставить, чтобы на эту историю зал так реагировал? И это – тенденция. Шукшина представляют шутом гороховым каким-то. И деревенские люди у них порой какие-то недоумки. Как будто над ними только посмеиваться и можно. Если женщина сидит, то на раскоряку и задравши юбку. Ну как так? Я навидался пожилых и молодых. Они совершенно не такие, нормальные. Мой спектакль совсем не насмешка. Эти люди мне дороги. Говорят те слова, которые я готов произнести.

Вмешиваться в смыслы Шукшина позволяют себе не только театры. Первый мой и самый любимый рассказ «Как помирал старик» литературный шедевр, в таком объеме и такая глубина. Я сейчас представляю его, и у меня мурашки. Настолько это родные люди. Так вот, еще в «Новом мире» и прижизненном сборнике Василия Макаровича старик так говорит: «Пошли вы!.. Шибко он мне много добра исделал ваш бог… Курку своей Михеевне задарма сунешь… Ты лучше эту курку-то Егору отдай, он мне могилку выдолбит, а то кто долбать-то станет». Потом слово «бог» убрали. Все. Смысл упущен. Кто это сделал? Почему? Уверен, Шукшин уважительно относился к вере, но так он дал очень точную характеристику деревенского мужика.

— Спектаклем мое выступление делает присутствие музыканта. В Санкт-Петербурге у меня свой, а на выездах нахожу местных. У вас многие пообещались помочь, но почему-то все в последний момент отказались, кроме одного.

В спектакле важно наше душевное согласие, взаимопонимание с музыкантом. Не надо, чтобы он выходил солировать и тупо аккомпанировать. Нужно, чтобы включился в разговор. Когда встречаюсь с новым баянистом, предлагаю такую легенду. Мы оба из одной деревни, в городе остались не у дел. Женились неудачно, вроде работаем, зарабатываем. Один – в общежитии, другой – в комнате коммунальной. Вроде и в городе невмоготу, и в деревню не вернешься – стыдно. Одному пришло письмо из села, он второго зовет – кого помянуть, кого вспомнить. Читаем и рассказываем ситуации из прошлой жизни.

Здешний баянист Александр Романов для меня – золото. Все очень быстро понял, уловил. Не было ни ужимок этих артистических, ни гримас, не рисовался он всю дорогу. Органично жил в спектакле.

— Я актер-то непрофессиональный, оторванный от большого творческого мира – уж девять лет как пенсионер. По общепринятым меркам читаю вообще неправильно. Мне это не раз говорили, да я и сам понимаю. Дело в том, что выступаю не как рассказчик в положенном смысле, а играю все роли, только что по сцене не бегаю. Это совершенно не академическое чтение, знаю, просто делаю, как натура просит, а ей охота играть.

В чем еще моя трудность – выбрал рассказы, где есть диалоги. Например, очень хотел бы поставить второй любимый мой рассказ «Осенью». Но там практически не говорят, только в самом конце перепалка. Я понимаю, что не справлюсь с ним как чтец. Не могу его театрализовать так, чтобы было интересно. Ну не слышу я его, как другие рассказы, не слышу, как там говорят, поэтому мечтаю найти режиссера или чтобы он нашел меня.